Донецкий Уголев
Однажды его пригласили на телепередачу для специфических зрителей — «Малахов плюс». Эфир был посвящен запахам. Перед съемками сценарист объяснил:
— Запоминайте. Вас бросила жена, потому что после работы вы сильно пахли. Даже, я бы сказал, воняли. Вы страдаете. Вот текст страданий.
— Врете, не пахнет от меня! — возмутился Уголев. — И с женой мы живем дружно.
— Ничего не поделаешь, так в сценарии, — равнодушно возразил телевизионщик.
— Тогда я не буду сниматься, — как трубу, отрезал сантехник.
— Без проблем. Найдем другого. С запахом.
Уголев сначала обиделся. Зашел в уборную телецентра. Увидел в унитазе засор из окурков и туалетной бумаги. Прикинул, сколько секунд понадобится его подчиненным, чтобы засор пробить. Потом подумал: «Глупые вы и грязные люди, ничего не понимаете про нашу работу». Сел в свой «Лэнд Крузер» последней модели и поехал домой, в подмосковную Коломну — прочищать трубы при помощи ассенизаторского комплекса за 300 тысяч евро.
Главный сантехник Московского региона родился на Украине, но сам не хохол. В детстве мать его пугала: «Не будешь учиться — пойдешь работать в шахту». В результате он стал ассенизатором. От судьбы не уйдешь: как человека назовут, так он и поплывет. Все одно — работа подземная.
В Макеевском инженерно-строительном институте он стал секретарем комитета комсомола факультета. Командовал стройотрядами. Имел свою законную тысячу советских рублей за сезон. Институт окончил с красным дипломом. Вступил в партию. Партийный билет до сих пор хранит в сейфе. Корочка в идеальном состоянии. Пахнет Советским Союзом и тортом «Птичье молоко».
— В начале 90-х многие топили свои партийные билеты в сортире. Не было такого желания?
— Я же нормальный человек. Как можно утопить в сортире часть своей страны?
Затем было распределение на Коломенский тепловозостроительный завод, в сантехнический цех. Потом — инженерно-технический кооператив «Новатор». Сегодня этот бренд в узких сантехнических кругах известен на всю страну.
— Судя по биографии, вы лидер?
— Как-то так само получается. Натура, наверное. Поначалу, правда, это был скорее юношеский максимализм: шашкой рубить, справедливость искать. Сейчас у меня дочь Катя такая же. Я ей говорю: «Успокойся, приземлись».
На фото Катя в костюме бакалавра. Она закончила в Англии университет по специальности «международное право и бизнес». Училась вместе с детьми нефтегазовых олигархов. Они ее то и дело спрашивали: «Катя, кто же все-таки твой папа?» Она с гордостью отвечала: «Мой папа чистит канализацию».
Математика асфальта
Мы едем на экскурсию по знаменитым, постоянно действующим лужам Коломны. Наше транспортное средство — «Крузак», V8, серебристый. На таком никаких луж не заметишь. Но Уголев старается не брызгать, едет аккуратно, точно боясь сделать лужам больно. Я уже успел заметить, что спецы по ливневым стокам лужи то и дело одушевляют. Если их нет, говорят: ушли. Если какая-нибудь увеличилась, то — выросла. А если с лужей удалось справиться, то лучше сказать не «ликвидировали», а «забрали».
Встаем на небольшой дорожке внутри двора прямо посреди лужи. Уголев объясняет ее происхождение, сколь нелепое, столь и распространенное.
— Если по уму и технологии, то профиль дороги должен быть чуть выгнутым. Чтобы вода стекала к обочинам и вдоль бордюра бежала к ближайшему ливневому стоку. А у нас как? Если асфальт лежит смирно, уже хорошо. А то, что профиль дороги не выдержан, — плевать! Да если даже он и выдержан — асфальта у нас не докладывают, поэтому дорога очень скоро выгибается, как ей вздумается, в результате вода начинает скапливаться, образуются лужи, аккумулируется грязь, разрушается полотно. Претензии в данном случае надо предъявлять дорожникам и муниципалитету как заказчику. Только вот в чем проблема: даже если завтра в этих организациях все станут кристально честными, они не смогут сделать все как положено. Им придется лет пять этому учиться, учиться, учиться. Причем желательно за границей. Вообще, в каждом городе должна быть специальная служба, отвечающая за ливневую канализацию. Она должна принимать работу у дорожников после ремонта, проверять, соблюдены ли уклоны и технология, а главное — следить за ливневыми канализациями. Сейчас их нет. Они просто забиты и засорены. Причем по всей стране.
Движемся дальше. По главным улицам. Ленина, Гагарина, Октябрьской революции. Дорога идет под уклон, образуется ложбина. На перепутье две лужи. Но канализации здесь нет вообще — воде стекать некуда, пешеходам уже по щиколотку. Если снова пойдет дождь, будет бассейн. Автомобили уже сейчас смахивают на моторные лодки. На светофоре загорается зеленый. Вот оно — пешеходы по лужам, а вода по асфальту рекой. Не песня, а инструмент легализации в детском сознании девиантной реальности. Пошлепали. Ухоженный господин, мэтр и сексуал в одном лице, шествует на пятках, высоко, как арабский скакун, вскидывая ноги в лаковых штиблетах. Юный отец с коляской передвигается вприпрыжку, надеясь, что скорость спасет его китайские кроссовки. Даже не чертыхается: привык. Выражение лица спецназовское, сосредоточенное. И это, в сущности, лицо города.
Сегодня ассенизаторы из компании «Новатор» гладят свои костюмы, прежде чем выходить на дело
— Вообще говоря, мы можем забрать эту лужу за несколько секунд обычной илососной машиной, — поясняет Уголев, дав мне насладиться зрелищем корчащихся на водной глади, как на сковородке, сограждан. — Опустим шланг — вжик и готово! Но, во-первых, кто нам за это заплатит? Глава города давно заявил, что его больше волнует строительство детских садов, чем городская канализация. Сначала глобальные проблемы, дескать, надо решить. Но он ведь и детских садов не построил — вот в чем беда-то. А во-вторых, забирать одну лужу — деньги на ветер. Канализация в городе забита — значит, на месте одной лужи тотчас образуется новая.
В микрорайоне Колычево находим еще два могучих водоема с асфальтовыми берегами. У этих луж, как у озер, есть название: «Лужи на кольце». Здесь трамваи делают петлю.
Пассажиры, проклиная всех и вся, выходят на остановке прямо в воду. На дне сквозь мутную жидкость видна мертвая решетка канализационного люка.
— Здесь канализацию почистить — и лужа ушла бы за минуту, — диагностирует Уголев. — Это проще простого. Нужна только политическая воля.
Он быстро накидывает авторучкой на бумажке всасывающий патрубок и несколько других приспосOбов. Ему, инженеру, проще начертить, чем рассказать.
А промокший народ между тем ругается, обещает показать другие лужи, которые похожи уже не на озера, а на моря и океаны.
Вот по одной из луж бредет загорелый рыбак, безмятежно загребая воду резиновыми сапогами. Волна гуляет туда-сюда. Наш экскурсовод торжественно рассказывает о том, что в этом месте Дмитрий Донской собирал войска, чтобы идти на Куликово поле.
Юрий Михайлович уверен, что ни у одной организации в Коломне нет планов-схем ливневой канализации. Никто не знает, в какую сторону должна вытекать вода из этой или той лужи. Люки повсеместно закатывают в асфальт и теряют. Одно время пытались делать метки на заборах и рядом стоящих домах, но их всякий раз накануне приезда очередного московского начальства образцово-показательно закрашивали. Теперь, когда где-нибудь люди начинают совсем уж неприлично тонуть, коммунальщики судорожно ищут долгожителей и, чуть ли не сдвигая крышку гроба, пытают: «Скажи, старик, где крышка люка в асфальт закатана?! Ты здесь лежишь, а город встал!» И старик, срывая кислородную маску, пытается что-то на пальцах объяснить. Иногда получается.
У «Новатора» на этот случай машины укомплектованы ручным металлоискателем. Но Уголева на помощь никто не зовет. Этому у городских властей есть два объяснения. Научное и псевдонаучное.
Согласно первому, вымывающий поток должен сам себя очищать. Так утверждают на всех кафедрах водоснабжения и канализации. Юрий Михайлович мечтает посмотреть в глаза тому человеку, который первый это придумал.
Согласно второму объяснению, любая лужа под солнцем рано или поздно рассосется. Мол, это вам не беременность.
Сантехник — он как пророк. Не имеет чести только в своем отечестве. В Коломне Уголев только живет, а работает по всему Центральному региону. Из подмосковных городов любит приводить в пример Дмитров и Электросталь.
Юрий Уголев сделал миллионы на промышленных отходах и фекалиях. Будем ему завидовать?
— Там система контроля работ такая: среди подрядчиков город устраивает аукцион. При заключении контракта с победителем 30 процентов аукционной суммы вносится в бюджет города. Для чего? Если работа заказчика устроила, их возвращают подрядчику. Не устроила — они остаются в бюджете. А город нанимает другую организацию, и эти деньги идут на оплату уже их работы. Страховка от бракоделов. До такой степени все уже устали, что им впаривают некачественный результат. От халтуры есть только одно средство — не платить, — считает Уголев.
Революция рождается в трубе
— Вы на вонь внимания не обращайте, это из подвала несет, — говорит Уголев, широким жестом конферансье приглашая в свой офис, как на сцену. — Мы бы почистили, да не дают: объект режимный — бомбоубежище.
В кабинете начальника нас встречает слоган: «Чистых вам труб!». Карты Москвы и области. Портреты православных священников, вместе напоминающие иконостас. Тут же — митрополит Крутицкий и Коломенский Ювеналий вместо Путина.
— Неужели клиенты?
— А что? Мы и синагоги чистим, и секты всевозможные, — плохо скрывая профессиональное удовлетворение, говорит Уголев. — Канализация ведь засоряется у всех людей, независимо от их отношений с высшими силами.
— Вы сторонник идеи тотального равенства?
— Я просто знаю, что на выходе все имеет одинаковый запах и цвет, — парирует Уголев, осторожно скашивая глаз на стену, где висит молитва оптинских старцев: «Научи меня прямо и разумно…» Словно сверяясь, прямо ли ответил, разумно ли.
Особые отношения у «Новатора» сложились с отцом Дмитрием, настоятелем храма в недалеком отсюда селе Непецино. Фирма оказывает храму матпомощь, священник оказывает фирме духпомощь. По мнению Уголева, профессии у них в чем-то родственные.
— Пошла, допустим, у нас черная полоса. Проблемы с людьми, машинами, заказами — одна за другой. Мы с батюшкой собираемся и едем в Москву: в Даниловский монастырь, в храм Христа Спасителя, к блаженной Матроне на Таганку. Вместе везде ходим, он в рясе — меня без очереди проводит. Потом сюда, на молебен. И вы знаете, помогает. После его ухода воздух другой делается, легче дышать. У нас же грязный бизнес — в хорошем смысле. Ну, и в плохом тоже: всякие откаты-распилы, сейчас без этого нельзя. Мы чистим свое, он свое. Вы не поверите, но это работает.
Рядом с иконами на стене советская сторублевка в рамочке. Как у Скруджа Макдага. Первые заработанные «Новатором» деньги. Красивые, солидные. С суровым профилем Ильича. Водяной знак коммерческого успеха.
А на стеллаже — фото коллег из Чикаго. Ассенизаторы на фоне спецгрузовика. Все сплошь афроамериканцы. Это — их традиционное занятие. В их сияющих улыбками черных лицах отражаются небоскребы.
Им в пику в качестве скринсейвера на мониторе — фото муниципальных коллег из Коломны. Вокруг канализационного люка толпятся семеро мужиков в запачканных спецовках. Еще один — с ломом. Решают, как пробить засор с помощью проволоки с алюминиевой загогулиной на конце. В их местами белых лицах не отражается ничего, кроме желания поскорее как-нибудь все это закончить и пойти пить пиво.
— Вот так они и чистят канализацию, как полвека назад, — с чувством раздражительного превосходства комментирует изображение Уголев. — Вернее, не чистят, потому что результат нулевой. Недавно они купили машину на Арзамасском заводе, самую дешевую. Ее при минусовой температуре эксплуатировать вообще невозможно.
— Но ведь когда-нибудь прорвет по-крупному…
— Ну, у Коломны есть свое преимущество — географическое. Половина воды из города стекает в Москва-реку, половина — в Оку. А еще есть речка Коломенка. Сильный ливень прошел — мы два-три часа захлебываемся, потом все нормализуется. А Орехово-Зуево, например, стоит на равнине, рядом с болотами. Они будут тонуть, пока не утонут. Дело может дойти до того, что народ просто выйдет или выплывет на улицы. Ведь неработающая канализация — это революционная ситуация. Я не понимаю, почему до политиков эта простая мысль все никак не дойдет.
Унитаз как объект насилия
Это у Аль Пачино — запах женщины. А у Уголева — совсем наоборот. К нему в кабинет рабочие приходят — он носом поведет и тут же определяет, на каком объекте они сегодня трудились. Ведь любое предприятие имеет свой дух. Птицефабрика пахнет птичьим рынком, на который отец водил по субботам; молочное предприятие — детством и пионерлагерной кашей; механическое или литейное производство — уроками труда в школе. Ну, а если фекальные стоки чистили, тут уже не до поэзии. Тут ты весь в советской армии — скоблишь в казарме внутренности писсуаров лезвием бритвы «Нева».
Еще одна достопримечательность уголевского кабинета — две неожиданные коллекции. Одна — это собрание сувенирных кротов. Логотип компании обязывает. Другая — россыпь отложений, добытых сотрудниками «Новатора» в трубах клиентов. Оказывается, на протяжении долгих лет там, как камни в почках, формируются самородки удивительной красоты. Вот этот, вороной — из Капотни, с нефтеперерабатывающего завода. А этот, серый, абразивный — с Новолипецкого металлургического комбината. За ним — образец с Белгородчины, сформировавшийся из отходов лакокрасочного производства. Следы отбойного молотка — как отпечаток ребер некоей доисторической живности. А вот Ульяновский автозавод — обыкновенная, как в чайнике, накипь из котельной, спрессованная слоями в остроугольный булыжник.
И что такого? Кто-то собирает порнооткрытки или жуков-короедов. А Уголев — отходы жизнедеятельности предприятий. Он демонстрирует свое собрание, почетно возлежащее на застекленной офисной полке, словно ученый, недавно вернувшийся из экспедиции на Тянь-Шань. Для него это артефакты. Впрочем, любой ком грязи, положи его в сервант, уже будет представлять собой если не историческую ценность, то объект современного искусства. Это наверняка может подтвердить Никас Сафронов, чья фотография выпендривается на той же полке.
Городская примета: когда в городе идет дождь, все автомобили становятся похожими на моторные лодки
— А вообще-то в российскую канализацию сливают все, что можно и что нельзя. Предупреждение «Не бросайте бумагу в унитаз» словно на марсианском языке написано: запрещено, а я все равно попробую — забьется или нет, — Уголев делается как кипятильник. Кажется, для него этот вопрос инфарктный. — Мы как-то занимались очисткой канализации во Дворце спорта «Химик». Так люди умудрились там — и не грёбастно им было — засунуть в унитаз пластиковую двухлитровую бутылку. Может, это форма протеста или способ самореабилитации, избавления от комплексов? В Японии вон мучают резинового начальника. А у нас — несчастный унитаз. Надо бы подумать умным людям над культурологическим аспектом этого явления.
— А может, просто всем насрать?
— Особенно государству! — Уголева вдруг бросает в диссидентскую кривизну. — Ведь у нас так все устроено, что и захочешь не гадить, а придется. Вот мы, допустим, можем почистить канализацию, забрать грязь и отложения. А вывозить куда? Сегодня в Московском регионе нет ни одного полигона по утилизации отходов жизнедеятельности предприятий.
Представьте стандартную трубу диаметром 1200 мм, полностью забитую песком. Какой это объем? Пи эр квадрат умножаем на длину. В одном метре полторы тонны песка. Длина трубы — сто метров. И вот мы вправе спросить: если ее чистить, то куда девать эти сто пятьдесят тонн песка, пропитанного маслами и прочей гадостью? Где будет ночевать этот отвал с девятиэтажный дом? Утилизировать его негде. И люди тайно повезут его в леса и поля. А потом мы там собираем ягоды-грибы, ловим рыбу, пьем водку.
Или, скажем, решил наш мужик слить отработанное масло со своего автомобиля. По-хорошему, он бы должен в канистре отвезти его в утиль и там получить вознаграждение за то, что не слил в овраг. Но в том-то и дело, что он слил именно в овраг. Потому что легальных мест нет.
Я недавно побывал в «Крокус-Экспо» на коммунальной выставке — мне там чуть плохо не стало. Знаете почему? Там одни иностранцы! Только они демонстрируют свои заводы по переработке всякого дерьма. А наши где? Я вот что думаю. У нас слишком большая страна. Всегда есть где нагадить, а потом вернуться к себе и быть уверенным, что тебе вонять не будет. Но это иллюзия. Будет вонять. Обязательно будет.
Канализация — это красиво
Рассерженный Уголев предлагает ехать на Оку — посмотреть «кое-что».
«Кое-чем» оказывается старинная народная мойка машин на берегу реки. Из трубы, вкопанной в землю, льется мутная жидкость. Никаких очистных сооружений. Люди подставляют под струю ведра и остервенело трут ветошью свои «жигули». Это называется экономить на мойке. Грунт сильно просел. Водица в бензиновых разводах стекает в реку. Коломенский привет Рязани, а возможно, и самому Нижнему.
— Думаю, это фекалка, — профессионально шмыгнув носом, ставит диагноз Юрий Михайлович. — Из жилых домов. Вон видите: белые вкрапления идут, примеси. Наверное, туалетная бумага или еще чего похуже. Знаете, почему у нас все вот так — сами знаете через что? Потому что слишком много людей занимает чужие места — причем не только в госсекторе, но и в бизнесе. Половина менеджеров купила дипломы, другая — все мозги себе уже давно сгноила процентами и откатами. Пример: ведем переговоры по поводу заключения договора на обслуживание с крупной пивоваренной компанией. В какой-то момент они заявляют: мы предпочли вашего конкурента, потому что у них пять человек работают, а у вас всего двое. Вот он, уровень менеджмента: не важен результат — важно, сколько человек на тебя работает. Пятеро — это приятней, наверное. А то, что у этих пятерых XIX век в голове, что они грязь ведрами из канализации таскают, — это ерунда! Даже на сайт к нам не додумались зайти.
1
Мы выезжаем на крупный заказ. В Москву. В «Ашан». Клиенты европейского происхождения понимают разницу между «дешево» и «хорошо». Ассенизаторским комплексом за 300 тысяч евро на базе грузовика МАN на Западе никого не удивишь. В России таких машин — по пальцам перечесть.
Мы рассчитывали пофотографировать этаких стахановцев, героев канализации во время совершения трудового подвига — обливающихся потом и вырывающих из земных недр то, что принадлежит нам по праву. А что увидели в реальности? Два скучных персонажа открывают канализационный люк, засовывают рукав с насадкой, подают воду под давлением. Промывочный снаряд пошел в сторону соседнего люка, сбивая струями воды скопившиеся на внутренних стенках трубы отложения. Через минуту их по другому рукаву всасывают в чрево машины. Все манипуляции производятся при помощи пульта дистанционного управления. При объяснении технологии используются уменьшительно-ласкательные суффиксы: электрическая лебедочка, вакуумный насосик. По окончании работы проводится компьютерная диагностика, чтобы убедиться, что трубы чистые. Плюс юридическая процедурка в кабинете ашановского менеджера: работу сдал, работу принял. На очереди «Рамсторы».
Грамотная операция прочистки труб напоминает аортокоронарное шунтирование.
— Канализационные трубы — это вены. В них обычно пальмовое маслице скапливается. Это типа холестерин, — говорит бригадир Владимир Ванин, поигрывая пультом ДУ, как игрушечным джойстиком. Грузовик, словно цирковой слон, любезно отвечает ему реактивной силой и крутящим моментом. — Этот «холестерин» застывает даже при плюсовой температурке. Чем больше проходит времени, тем уже становится диаметр трубы. Это проблема любого торгового центра, где есть ресторанный дворик. Мы отсасываем этот жир и везем его на специальные перерабатывающие фирмочки — там из него делают корм для животных.
— Ходят легенды, что в канализации скапливается много золота. Пойдет, скажем, невеста нос попудрить во время свадьбы и чуть ли не все подарки от родственников случайно обронит. А потом все это сантехники подберут, отмоют и пользуются на здоровье.
— Это не у нас, это кто на фильтрах работает. А мы теперь в колодцы даже не спускаемся, — с какой-то грустью говорит Владимир Ванин.
Когда Уголев и его команда научились так работать, они столкнулись с проблемой: оказывается, в русском языке нет слова для обозначения их специальности, которое соответствовало бы новым условиям труда. Нужно придумывать самим. Пока не придумали. Мечутся между оператором коммунальной машины и слесарем аварийно-восстановительных работ. Трудно вообразить, что теперь именно так — на восхитительно трезвую голову и в отутюженной униформе — работают сантехники. А как же старинный советский анекдот? «Учись, молодой! А то так и будешь всю жизнь ключи подавать».
— Это и есть главное, чего мы добились — научились гордиться тем, чем занимаемся. Переместили грязную работу в область искусства, — чеканит слова Уголев. Вот и полез из него настоящий начальник. — Если предстоит работа в помещении, наш сотрудник обязан надеть бахилы, на руки — латексные гигиенические перчатки. Закончив дело, он запускает в недра сантехники видеоглазок на гибком проводе и выводит изображение на экран. Смотри, мол, сама хозяйка: мы до общего стояка все прошли. И напоследок — магнитик с логотипом фирмы в подарок. Очень сильное впечатление производит.
— У вас бизнес-кредо имеется? — спрашиваю я Уголева по дороге обратно в Коломну.
Он надолго задумывается: как бы ответить честно, но при этом не создать впечатления, что пускаешь пыль в глаза?
— Не задерживать зарплату, — выдает сантехник. — За 20 лет мы ни разу до этого не опустились. Знаете, как это трудно?
В машине включается громкая связь:
— Юрий Михайлович, жир Вернадского везем на утилизацию, — отчитывается машина, отработавшая на юго-западе Москвы.
— Передать денежку не забудь, — отвечает Уголев, делая ласковый упор на втором слове.
— Какие у вас взаимоотношения с деньгами?
— Мы с деньгами друг друга уважаем. Срубить — заработать легко — никогда не удавалось. Хотя был в свое время и вагон с повидлом, но недолго. Родители научили, что копейка рубль бережет. Супруга меня раньше все терзала: почему у других шубы, коттеджи, а у нас одни инвестиции? Теперь, когда другие стали закрываться и продавать шубы с коттеджами, поняла, кажется, что я прав. Кризис показывает, кто чего стоит. У кого в руках рыба, а у кого удочка, — переиначивает Уголев известную притчу Конфуция.
На главной, Соборной, площади Коломны проблем с ливнестоками и лужами нет. Чистенько, потому что не для себя, а напоказ. Вдалеке, по территории женского Троицкого Ново-Голутвина монастыря, хозяином прохаживается двугорбый верблюдище. Упитанная азербайджанка продает длинные ветки краснотала, выдавая их за обычную вербу. Ветки очень похожи на удочку.
Фотографии: Алексей Майшев для «РР»
